Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, оставались еще Пафнутий и его отец. Вчера они вполне могли разглядеть её лицо, а потом рассказать пастырям о той встрече на дороге. Но — будь так, рыжая соседка могла бы прямо сегодня, не откладывая дело в долгий ящик, разделаться с Настасьей. Пальнуть в неё и в Гастона из пистолета с глушителем, а потом смыться из мотеля. Однако делать этого она не стала. И, получается, Настасьина смерть — по крайней мере, немедленная, — ей была не нужна. Ей требовалось что-то другое — то, что Настасья могла бы ей предоставить, только оставаясь живой.
А в том, что соседке от неё что-то нужно, сомневаться не приходилось. Иначе с чего бы ей селиться рядом с ней, да еще и врать, что не было других свободных номеров? Ведь Настасья видела вчера неоновое оповещение на вывеске «Сириуса».
По дороге обратно в номер соседку свою Настасья уже не увидела. Да и вообще, никто им с Гастоном по пути не встретился: мотель явно пустовал. Но Настасью это совсем не успокоило. Она беспрерывно теребила дедов подарок в кармане куртки (уж конечно, она не стала оставлять его в номере), и ей даже подумалось: а уж не за этой ли вещью охотится рыжая? Но сразу же она одернула себя: «Ну, нет. У меня просто паранойя. Кто, кроме дедушки, мог про эту вещь знать?»
Но её (шестое чувство) параноидальное воображение немедленно ей подсказало: да кто угодно мог знать. Скажем, сотрудники дедушкиной лаборатории в университете. Или работники компьютерного центра, где Петр Сергеевич Королев получал необходимые ему данные по закрытой сети Corpnet, предназначенной исключительно для нужд международных корпораций.
Однако Настасья изучила вчера дедушкин диск. И знала то, чего все эти люди знать не могли: завершить свои исследования Петр Сергеевич так и не успел. Может, ему не хватило какого-то месяца, чтобы разработать технологию, которая могла бы снова перевернуть мир — во второй раз после заявления Берестова об открытии трансмутации.
— Дедушка, дедушка, — беззвучно прошептала Настасья, отпирая дверь в свой номер, — ну, почему ты так любил скрытничать?
Она шагнула через порог, а в пространство между её боком и дверным косяком ввинтился Гастон. Но оба они — и девушка, и пес, — сразу же замерли на месте. Что-то было не так. Ньюф — тот, возможно, учуял посторонний запах в номере. Однако и Настасья что-то почуяла — иным образом, но тоже совершенно отчетливо.
Кто-то здесь побывал за время их отсутствия. Все предметы вроде бы оставались на прежних местах, и на входной двери не просматривалось даже царапины, но Настасья в своем выводе не усомнилась. Покрывало на кровати выглядело слишком уж гладким. Складки на раздвинутых оконных шторах распределялись чересчур симметрично. Стул возле стола с компьютерным монитором и сам этот стол имели вид ненатуральный и безупречный — словно бы сошли с картинки в школьном букваре. И этот же самый налет чрезмерного порядка, Настасье совершенно не свойственного, лежал теперь буквально на всем.
— Ладно, заходим, — сказала она Гастону шепотом, хотя и понимала, что визитеры — кем бы они ни были — уже убрались восвояси.
Пес первым вбежал в номер и принялся с фанатическим упорством всё там обнюхивать. А Настасья заперла дверь изнутри и вытащила из кармана дедушкин подарок. Его нужно было спрятать, и срочно.
5
Обед Настасья заказала в номер, как и планировала — просто позвонив по телефону. И, когда в дверь постучали, сперва поглядела в глазок. Она увидела белую униформу официанта, сервировочный столик и белую шапочку на седоватой голове коротко стриженого мужчины. Лица ресторанного работника она разглядеть не могла: тот наклонился над поручнем тележки, готовясь закатить её в номер.
Гастон, не дожидаясь, пока Настасья его позовет, вскочил со своей лежанки, подбежал к двери и встал рядом с девушкой. Собственно, потому-то она и открыла: присутствие огромного черного пса внушило ей уверенность.
Мужчина в белой униформе закатил тележку с обедом в номер, и Настасья спросила:
— Я должна что-нибудь подписать? Какой-нибудь счет?
Только тут человек в униформе вскинул голову — и они оба опешили: и Настасья, и немолодой мужчина с ежиком седых волос на голове. Тот самый, который перевез её в Риге через мост Европейского Союза. Секунды две или три они просто стояли и пялились друг на дружку.
— Гастон! — выкрикнула, наконец, девушка — даже не зная, какую команду она должна отдать ньюфу.
Но паника в её голосе и так ему всё объяснила. Пес ринулся вперед, оттолкнул сервировочную тележку, на которой загремела посуда, и, как тараном, ударил башкой в живот стоявшего позади тележки человека. Тот врезался спиной в стену, хватанул ртом воздух и согнулся пополам, как если бы ему врезали кулаком под дых.
Но Гастон по какой-то причине вдруг потерял к нему интерес: вывернул шею и глухо гавкнул, поглядев Настасье за плечо. Возможно, он даже успел бы еще что-то предпринять. Однако между ним и раскрытой дверью, находившейся у Настасьи за спиной, оказалась сервировочная тележка.
Девушка обернулась, уже догадываясь, кого она увидит. И, конечно, это была она: рыжая соседка, неуверенное контральто.
— Ну, здравствуй еще раз, Настёна! — выговорила дамочка этим своим чужеродным голосом.
«Не может быть!» — мелькнуло у Настасьи в голове. По этому обращению — Настёна, которого она терпеть не могла, — девушка тут же опознала рыжую. Ну, то есть, подумала, что опознала. Ведь — что же это получалось? Сестра Ивара Озолса не только выжила в пожаре и обратилась в какую-то там Клементину, но еще и пересекла границу одновременно с ней самой и сенатором Розеном, который переоделся официантом! От изумления Настасья даже не сразу осознала, что за предмет мнимая Клементина держит в руке.
Внучка профессора Королева увидела — словно кадр из кинофильма — как рыжая нажимает на курок пистолета, и ощутила несильный удар в правую руку — чуть пониже плеча. Почти одновременно с этим обиженно взлаял Гастон, и девушка успела еще повернуться и разглядеть, что мнимый официант держит в руках такое же оружие, как у Клементины: Рипа ван Винкля, ствол которого направлен на ньюфаундленда.
Но пес весил в полтора раза больше девушки, а усыпляющий заряд попал в него на пару секунд позже. Так что Гастон сумел сделать рывок. И сомкнул челюсти на руке Розена, в которой тот сжимал пистолет — пресловутый ван